Порой очень хочется всё-таки забиться в раковину. Т.е. я и так в ней, но порой всё же выползаю для отдельных людей. Но ничем хорошим это обычно не заканчивается. Всё почему? Потому что характером я совершенно не подхожу... К тем людям, с которыми хочу общаться. Как-то так.
Интересная у Бэста политика. Тему с религией закрыли очень быстро, хотя там таких уж скандалов не было. Зато тему с феминистками, где прямо друг друга посылали и оскорбляли... Да, всё ещё не закрыли. Чем руководствуются - не пойму.
люди сами могут выбрать веру. Ну ладно, каждый успокаивает себя, как умеет.
Шта? Люди сами веру не выбирают. Религию либо выбирают родители, либо это дело случая. Например, когда человеку, находящемуся в соответствующем состоянии поиска, как тут сказали "костыля для психики", подворачивается под руку определенная конфессия. Она дает ему чувство принадлежности к группе, чувство защищенности, чувство наличия "отца всемогущего".
Человек, воспитанный в семье атеистов, довольный и реализованный в жизни не сидит с каталогом религий и не выбирает во что ему возверовать. Ему это совершенно безразлично. Ну, например, до того момента, пока в его дворе вместо скверика со столетними липами не построят церковь и не начинают звонить в колокола в воскресное раннее утро, или пока на центральных площадях не начинают резать баранчиков, или пока перед ним не встает выбор отдать ли ребенка на "основы православной культуры" или противопоставить его классу.
Так что в большинстве случаев вхождение в религиозное движение/организацию - это выбор. Ложь. Я осознаю, что мне было бы легче, если бы я не была атеисткой, была бы как все, списывала бы свои неудачи на "волю божью" и праздновала религиозные праздники. Я подозреваю, что религиозные чувства - это приятная штука. Вот я сознательно хочу стать православной. Только мне мой разум говорит "ты опупела, штоле? включай логику, дура: какой боженька, какие ангелы-хранители? Школьный курс физики, университетский философии, п-х Кирилл да плесневелые освященные куличи тебе в качестве доказательств, что ты не возверуешь пока крышей не поедешь". Вот и все. Вот и вся осознанность выбора.
Шенайя, ксенофобия, в основном, распространена в малообразованных слоях населения, чаще всего - в закрытых религиозных общинах и сектах разных направленностей. Чем образованнее человек, тем гуманнее и толерантнее к непохожим.
Хотел вальдесодоннер - написал саюнц. Точнее, вальдесодоннер тоже вышел, но мне не понравился. И я его отправила вылеживаться, и в расстроенных чувствах пошла бродить по файлам с заявками и фанонами. И вот. По мотивам этого, для Otto Bunz. Помню, что я тебе еще обещала, но будет позже, ладно? Имеет место быть Хулио/Отто в обстоятельствах, описанных по ссылке выше. Без рейтинга, увы. Он отдельно. Каким образом это доросло до указанного размера, понятия не имею.
3867 слов - Может, жить будет, а, может, и нет. Это еще у Создателя на коленях… - вяло протянул лекарь, глядя на Хулио с заметным недоумением. Еще бы, когда это вице-адмирал снисходил до того, чтобы не только брать пленных в свой дом, но еще и как-то заботиться о них? Вальдес – снисходил, да. Но это Вальдес, которого даже кличка обязывала иногда совершать какие-нибудь дикие поступки. Так, чтобы не терять статуса. Хулио пока что себе клички ни такой, ни другой, не нажил, так что чего это может стоить ему, даже думать не хотелось. Не должности, конечно, и не карьеры – он заслуженно считал себя хорошим вице-адмиралом, а Альмейда такими попусту не разбрасывался, - но то, что кое-какие неприятности он все же себе может заиметь, вне сомнения. - Благодарю, - голос Хулио был суше песка, когда он вложил в руку лекаря небольшой мешочек с платой за лечение. Ровно столько, сколько тот запросил, не больше и не меньше. Хулио был почти благодарен лекарю, что тот не стал пытаться содрать с небедного просителя побольше, иначе вышло бы дольше. Или не рискнул связываться? Впрочем, какая разница. Лекарь уже исчез за дверью, слуги тоже не показываются на глаза – знают, что когда хозяин в таком настроении, лучше сидеть, как мыши под метлой. Дверь поддалась с противным тихим скрипом, и Хулио невольно поморщился, но внимание тут же перешло на лежащего на кровати человека. Или тело?.. Нет, все-таки на человека. Телом его можно было считать несколько часов назад, когда Хулио неизвестно зачем и по чьему желанию выслужиться, предъявили часть выловленных из воды дриксов – половина уже почти трупов, выживших по недоразумению, вторая половина едва ли проживет еще неделю… Лихорадка сжигает людей быстро, особенно сырой и холодной зимой. Он, конечно, не собирался поступать, как Вальдес, уже успевший неизвестно зачем переселить к себе дриксенского адмирала с его же адъютантом. Кстати, по словам Вальдеса, адъютант оказался вполне живым и крайне ершистым парнем. Но, когда среди уже почти слившихся воедино лиц промелькнуло знакомое, он не поленился остановиться, вглядеться, узнать… И, уже торопливо и невнимательно обежав взглядом оставшихся пленных, отдать приказ касательно Бюнца, незнамо как оказавшегося среди них. Причем приказ не о немедленной казни, а о перемещении пленника в свой дом. А потом была и подготовленная комната, и лекарь, и все прочее. К счастью, пока что Альмейде хватало и насущных забот – как бы не были благосклонны кэцхен, эта победа Талигу все же кое-чего стоила, - и Вальдеса, который отличился едва ли не сильнее Хулио. Но это было ненадолго – в лучшем случае, неделя отсрочки. Отвлекшись от невеселых мыслей, Хулио смотрел на спящего Бюнца. Рядом, на столике, выстроились в ряд какие-то пузырьки и настойки – он никогда не был особо силен во врачевании, но, к счастью, разбираться в нем глубоко пока и не возникало никакой нужды. Спящий Бюнц… Он редко когда видел его таким. Почти никогда.
- Какая встреча, господин вице-адмирал… - лицо Бюнца кривится в довольной ухмылке, приличествующей больше пирату, чем капитану кесарии Дриксен. Хотя нельзя не признать, что его такие мелочи никогда особо не волновали. - Я тоже вам рад, - Хулио умеет скалиться не хуже, и Бюнц на секунду едва не тушуется.
Рука сама потянулась потрепать светлые волосы, жесткие после морской воды. Необрезанные кончики кололи пальцы, и Хулио убрал прядь, лезущую Бюнцу в глаза. Кожа у того на лбу оказалась нехорошо, болезненно горячей. Но сейчас с этим ничего нельзя было сделать – все отвары уже даны, и можно было только ждать, подействуют они или нет.
- По какому поводу? – лицо Бюнца пылает искренним интересом и радостью, точно тот всю жизнь только и мечтал увидеться с Хулио. - Как обычно. Подозрение в контрабанде. Ордер на обыск выписан в Хексберг, а, поскольку вы находитесь в водах Талига, сопротивление рассматривается как попытка уклониться от дознания, что и влечет за собой должную ответственность, - и, конечно же, он как-то вывернется. Как месяц назад, два, четыре, шестнадцать… Кошки бы этого Бюнца побрали с его контрабандой. Все равно ничего они не найдут, хотя подозрения насчет него растут и крепнут день ото дня.
Последнюю фразу Хулио повторил одними губами – кто бы знал, как часто он проговаривал ее мысленно каждую их встречу. И, точно в ответ на нее, Бюнц пошевелился. Повернулся на бок, спиной к Хулио, сминая простыни, и пробормотал что-то неясное себе под нос. Дыхание стало чуть чаще, но тревожных признаков пока не было. Но, даже несмотря на это, Хулио не покидало беспокойство, и он накрыл ладонью плечо Бюнца – такое же болезненно-горячее, обжигающее пальцы, как и его лоб.
- Соскучился? – сосредоточенно интересуется Бюнц. Во время этого обыска не найдено ровным счетом ничего подозрительного, как и обычно. Как и в их прошлую встречу, позапрошлую, и все предыдущие. Разве что паскудные ухмылки экипажа, но ухмылки к делу не пришьешь, а жаль. - А то, - кивает Хулио, отставляя бокал. Пить с врагами – дурной тон, но то, чем они собираются заняться, на трезвую голову делать просто невыносимо. Ему нужно оправдание перед собой – хотя бы такое.
Бюнц выкинул вперед руку и недоуменно поморщился, наткнувшись на стену. Ощупал, недоверчиво скривился и что-то раздраженно проворчал. Пока что Хулио за этим только наблюдал. Пока Бюнц не повернулся снова, окончательно скомкав простыни и подминая под себя подушку. Пока не начал что-то недовольно говорить: Хулио отнюдь не идеально владел дриксенским, но отчетливо различал команды и имена. И, если ему не изменяла память… Команды были обращены к его людям.
- Брайнер, проводи господина вице-адмирала, - спокойно приказывает Бюнц. Сейчас Хулио ему почти завидует – самому ему вряд ли бы удалось говорить так, когда под воротом горит красная метка, оставленная чужими губами. Парнишка-мичман кивает и жестом просит Хулио проследовать за ним.
Команды становятся громче и настойчивей, лицо Бюнца досадливо кривится. Сначала досадливо, а потом эта гримаса сменяется горечью – Хулио не знает, отчего решил именно так, ни разу не видев такого выражения его лица, но в том, что это не что-то иное, не сомневается ни минуты. Когда тот снова начинает метаться по постели – чистая рубаха, которую ему выдали по приказу Хулио, задирается едва ли не до пояса, а на лице то же выражение боли, - он садится в изголовье. Здесь жар тела Бюнца ощущается куда отчетливее, словно тот из человека превратился в печку-каменку. Кое-как обхватив его руками поперек груди и едва не получив локтем в глаз, Хулио резко дернул Бюнца, прижимая его к себе. Он и сам не понимал до конца, зачем это делает, с каких зеленых кошек его так волнует состояние Бюнца… Хотя это, как раз, было понятно.
- Что теперь не так? – мрачно интересуется Хулио, замечая, с какой едва уловимой досадой смотрит на него Бюнц после поцелуя. - Целоваться ты так и не научился, - посмеивается тот, - И как тебя дамы терпят… - Да не так уж, как тебя, - резко отвечает он, наклоняясь к Бюнцу через стол, - Судя по твоим словам, они тебя вообще обходят стороной. И он даже себе не хочет признаваться, что этому рад.
Да уж, понятнее не бывает. Хулио никогда не любил разбираться в своих душевных порывах, разбивая чувство или желание на грани и оттенки, изучая их с интересом сьентифика, заполучившего новый экспонат для своего собрания редкостей. Он всего лишь предпочитал задуматься о последствиях и дозволенности желаемого… А после уже воплощать его или не воплощать, смотря, каким будет результат раздумий. Сейчас то, что он делал, вряд ли было дозволенным и точно могло повлечь за собой неприятные последствия. Но отчего-то это не слишком его волновало – гораздо слабее, чем, скажем, испарина на лбу Бюнца и то, как он отчаянно пытался вырваться из его рук. А Хулио только гладил его по груди сбивчивыми, неровными движениями, и шептал на ухо какие-то глупости, сам едва не плавясь от лихорадочного жара его тела. - Все хорошо… Томми жив… Анхель жив тоже… Вам удалось уйти, - Хулио понятия не имел, кто такие эти Анхель и Томми, но Бюнц, слыша знакомые имена, постепенно успокоился, перестал вырываться, с облегченным вздохом разгладились морщины на лбу и в уголках глаз. Когда он затих и, кажется, провалился в сон уже без сновидений, Хулио последний раз погладил его плечо и кое-как вытер выступивший на лбу пот локтем – рядом с ним он и сам успел слегка взмокнуть.
- Издеваешься? – возмущенно взрыкивает Хулио, когда Бюнц деликатно, словно даме, предлагает ему руку, а плавный взмах его свободной кисти недвусмысленно указывает на кровать. - Чуть-чуть, - кажется, что ухмылка Бюнца чудом не рвет ему рот.
Когда Бюнц мирно и сонно засопел, откинувшись на грудь Хулио, тот знал, что сейчас должен встать и уйти. Ему и так было чем заняться, кроме как сидеть в обнимку с пленниками и охранять их от кошмаров… Их – или себя? Мысль о том, что жар мог снова набрать силу, на этот раз выжигая Бюнца дотла и оставляя от него разве что сухую головешку – оболочку, в которой нет ничего от человека, тупой иглой засела в сердце и не давала сдвинуться с места. Хулио так и сидел, продолжая время от времени поглаживать его то по волосам, то по плечу… Пока не сомкнул руки у него на груди и не заснул, мазнув губами по взъерошенному затылку и жмурясь от лезущих в глаза светлых волос. - Живи… Только живи, - он и сам уже не знал, звучал ли его шепот здесь на самом деле, или это уже был его сон.
***
Разбудило его какое-то невнятное шевеление. Открыв глаза и подавив первый порыв дернуться, он непроизвольно прижал к себе крепче кого-то или что-то, пытавшееся вырваться из его рук. И только потом пришло осознание, что этот кто-то – Бюнц. Хулио замер, готовясь к новому приступу лихорадки, но его не было. Вместо этого были руки Бюнца, потянувшие к себе несколько прядей его волос, было его дыхание, их взъерошившее, и пальцы, касавшиеся их медленно и со странной… лаской?
- Тебя учили, что чужие волосы трогать неприлично? – Хулио оборачивается к Бюнцу, дергая головой и вырывая у него из рук уже запутанные пряди. Теперь понадобятся усилия, чтобы их расчесать – спасибо, хоть в косу не заплел. - А тебя учили, что двое мужчин в одной постели – еще более неприлично? – легкомысленно пожимает он плечами и Хулио глубоко вздыхает – крыть ему нечем. Особенно сидя обнаженным рядом с Бюнцем, едва прикрытым простыней.
Хулио замер, продолжая глубоко дышать и прикидываться спящим – что-то подсказывало, что сейчас был не лучший момент для того, чтобы начинать вести с Бюнцем любые светские беседы. Так что оставалось только прислушиваться. Тихий смешок, прозвучавший неожиданно и расколовший сонную тишину в комнате, показался ему горше перца, и он едва удержался, чтобы не задать самый очевидный, ожидаемый и бесполезный вопрос из тех, которые мог придумать. - Кошка ты все-таки… Но трехцветная, - шелест голоса Бюнца оказался слышным еще хуже смеха, да и вдумываться, кого он так величает, Хулио не желал ни минуты. Через несколько минут тот снова заснул, на этот раз накрыв руки Хулио ладонями и удерживая их у своей груди. И теперь вырваться, не тревожа его, было куда труднее, но Хулио пришлось справиться и с этим. Вот только, став на пороге комнаты и бросив последний взгляд на уже укрытого Бюнца, он не смог прогнать мыслишку – а что бы было, что бы он услышал и узнал, останься он с ним сейчас еще на время?
***
- Это ты приказал меня спасти? – болезненно-яркий, пунцовый румянец лихорадки сменился бледностью, но даже она теперь пугала Хулио меньше. Ведь, по крайней мере, Бюнц жив, да еще и, по словам лекаря, дешево отделался. Относительно дешево, но все лучше, чем гнить на морском дне, пока тобой ужинают крабы. - Да, - даже если бы Хулио взялся что-то отрицать, это было бы заведомо бесполезным делом – ему никогда не удавалось солгать Бюнцу так, чтобы тот поверил до конца.
- Лжешь, - равнодушно замечает тот, лежа рядом, и Хулио замолкает на полуслове, прерывая рассказ, - По меньшей мере, недоговариваешь. - Недоговариваю, - соглашается Хулио, - И ты даже не пожуришь? - А зачем? – оборачивает к нему тот, потягиваясь, - Все равно не перестанешь.
- Спасибо за труды, - заметил тот совершенно ровным тоном. Так это мог бы сказать отлично вышколенный слуга или актер, этого слугу играющий. Но не человек. Не живой человек, который бы радовался этому или злился. - И...? – Хулио вопросительно на него посмотрел, не веря, что на этом весь их разговор и заканчивается. На лице молчащего Бюнца было видно отчетливое желание послать Хулио к кошкам. Но – сдержался. То ли не хотел портить отношения, то ли о чувствах Хулио заботился… Хотя это ведь Бюнц – когда он вообще заботился о чьих-то чувствах, кроме собственных? В целом, Хулио с ним в этом согласен – позиция правильная и полезная, но все равно, раздражение из-за отсутствия ответа вслух дает о себе знать.
- Зачем? – тихо спрашивает Хулио то ли у себя, то ли у пустоты. Он сидит, сжимая невыносимо ноющие – к перемене погоды, не иначе, - виски, и в голове бьется гулкая пустота. В теле - тоже. В который раз он это спрашивает, и в который раз даже не надеется получить ответ. Как и всегда, после того, как увиделся с Бюнцем. Тот молча смотрит на него со смесью сочувствия и насмешки, и Хулио не знает, что он скажет дальше. И не знает, что хочет услышать сам.
Молчание продолжается. Хулио злился, пытался разговорить Бюнца, задеть, заинтересовать… Это бесполезно, и молчание продолжалось еще несколько дней. Звучали только сухие и вежливые приветствие и прощание, а между ними Хулио мог говорить все, что угодно – все равно в комнате звучал только его голос. Наверное, была бы у Бюнца возможность, он бы избегал встреч с Хулио, но, пока лекарь запретил ему вставать, этого он позволить себе не может. И Хулио, приходя к нему почти каждый вечер, с каким-то жестоким удовлетворением говорил – рассуждал вслух, пересказывал ходящие в Адмиралтействе слухи – только те, в которых правды не было ни капли, конечно, - и каждый раз, когда губы Бюнца кривило гримасой отвращения, он на секунду прерывался, ожидая, что тот все же ответит. Но Бюнц ничего не говорил, и с каждым новым разговором с пустотой Хулио все явственнее чувствовал, как его упорно посылают к кошкам. Такое упрямство, несмотря на всю свою бессмысленность, достойно даже уважения – вот только он тоже не привык сдаваться, и встречи с Бюнцем продолжаются. До тех пор, пока до Хулио не доходят руки у Альмейды и он, в виде исключения, сам заявляется к нему домой, от души отчитывая. Так от души, как, пожалуй, не доставалось даже Вальдесу за его вечные авантюры. Тогда вечером, снова, по постепенно укоренившейся привычке, придя к Бюнцу, Хулио заметил, как у него вздрагивают губы – но глаза блестят слишком ярко, чтобы поверить, что они дрожат от едва сдерживаемых слез или чего-то подобного. Но это и не отвращение – его он слишком часто видел на этом лице в последнее время, чтобы перепутать с чем-нибудь другим. Да и не видел он Бюнца плачущим, и сомневается, что его вообще таким кто-то видел.
***
Потом начинаются разговоры. Бюнц постепенно сдает оборону, но Хулио не спешит надеяться на сдачу, смирение и белый флаг в придачу – за несколько лет встреч в море он успел понять, что от того глупо ожидать самого простого, очевидного и естественного решения. Но, на этот раз, он готов потерпеть и разговоры – по крайней мере, это могло быть интереснее, чем слушать исключительно свой голос. Поначалу они были на редкость однообразны и состояли либо из осторожного прощупывания почвы, либо из несдержанности кого-то из них двоих и терпения – второго. Хулио не понимал, отчего терпит Бюнца, отчего ему интереснее переиграть его на его же поле, чем хоть раз воспользоваться своим правом хозяина и, если не действительно отправить обратно в тюрьму, то хотя бы пригрозить этим. Причем, судя по многословности Бюнца, тот отыгрывался на нем за то, что предыдущие несколько дней по собственной воле вынужден был молчать, в свою очередь, слушая Хулио. Правда, эта говорливость вряд ли могла сообщить ему что-то полезное – даже раздраженный, Бюнц за языком следил и ничего полезного не выбалтывал, обходясь мелкими издевками и пустыми разговорами, которые Хулио упорно выслушивал, предпочитая не вдумываться в причины. Хотя бы потому, что тогда за этими причинами открывалось слишком много такого, чего он не хотел о себе знать и предпочитал никогда не задумываться. Слуги откровенно удивлялись, и, кажется, на этой почве даже начали водиться с людьми из дома Вальдеса. Хулио тихо посмеивался над этим: два безумных вице-адмирала – явно слишком много для одного флота. Хотя Вальдес в последнее время, кажется, чуть ли не присмирел… пленники на него так действовали, что ли? Каждый раз, когда Бюнц вспыхивал, Хулио ценой изрядных усилий удавалось сдержать рвущиеся с языка колкие ответы. Потому что он не знал, что за этим последует дальше – развитие общения или возвращение назад, к холоду и молчанию. И второе было бы для него хуже – говорящим и живым, Бюнц ему был ценнее, чем молчаливым, и уж тем более мертвым. Он знал, отчего так, но обдумывать это было слишком опасно – на этот раз было не место и не время подчиняться собственным желаниям, позволив себе не думать об их дозволенности и последствиях. Но того, как разрешатся их нынешние отношения, он все равно не знал, и оттого колебался, пока случай не решил все за него. Просто случай в очередном разговоре, которым пока что, по ощущениям Хулио, не было видно конца. Когда Бюнц раздраженно встряхнул головой, как норовистый конь, и заявил, что Хулио убил его друзей, и поэтому зря здесь сидит, рассчитывая на что-то, кроме неприязни, с его стороны, он озлился. Озлился так, что ответил.
- Иногда ты кажешься мне уроженцем юга, - замечает Хулио, внимательно рассматривая Бюнца. Тот на эти слова никак не отвечает – только лениво и недоверчиво скашивает на него глаза – почти прозрачные на загорелом лице, - и морщится, точно сомневаясь в только что услышанном.
- А твои друзья напали на мой дом, - когда Бюнц услышал ответ, лицо у него было ошеломленное. Еще бы, привык, что Хулио обычно помалкивает, не мешая ему изливать душу, - Мне что, надо было подставить им горло? - Да воля твоя! – кажется, раздражение Бюнца достигло пика – повышающим голос Хулио его еще ни разу не видел. Ну, вот, теперь увидел, и это зрелище… Оно требовало себя прекратить, и Хулио надавил ладонью на затылок Отто, притягивая его к себе. - А тебе не приходило в голову, зачем я тебя спас? Не спрашивал себя? – прошипел он тихо, и Бюнц сам чуть понизил голос. - Разницы-то… - ответил он, окатывая Хулио ледяным презрением, и тот привлек его еще ближе к себе, выдохнув ему в губы: - Потому что люблю и не отступлюсь, - и тут же поцеловал, не давая шанса вырваться, пока Бюнц не укусил его за нижнюю губу – так, что тот потер место укуса и зло на него взглянул. Хотя злился он не столько из-за боли, сколько из-за того, что почти сразу же понял, что сейчас сказал правду. И себе, и Бюнцу, и у них обоих уже не осталось путей для отступления и возможности сделать вид, что они друг друга не понимают. - Сгинь с глаз моих, - рявкнул Бюнц в полный голос и почти сразу, без замаха, попытался дать Хулио в зубы. Но что-то его подвело, и кулак прошелся по губе, заставив кожу тут же лопнуть, а Хулио – слизнуть потекшую кровь. Он поднялся с кровати с чувством сожаления – похоже, на этот раз у них разговора не вышло бы точно, - и остановился уже у порога, когда Бюнц ухватил его за край рубахи, разворачивая к себе. Этот поцелуй оказался слишком жадным и слишком жарким, чтобы они оба сумели выдержать его долго, и за дверь Хулио едва ли не вытолкнули. Но он не очень-то и сопротивлялся, чувствуя, как горят губы и кровь медленно запекается в соленую корку. Терпения на то, чтобы избегать Бюнца, у него хватило ровно на два дня. Вечером третьего он, как и прежде, вошел к нему. Разговор был таким же, как и обычно – похоже, Бюнц тоже чувствовал, что они оба перешли те рамки, в которые стоило заключить их общение. И, наверное, даже в этом раскаивался – если ему, конечно, было ведомо такое чувство. Но, по крайней мере, попытки вывести Хулио из себя сошли на нет – остались только подколки, бывшие сравнительно безобидными, если вспомнить то, что Хулио от него слышал прежде. Некоторая свобода передвижения по дому, теперь все же предоставленная Бюнцу, слегка скрашивала и делала интереснее и такие разговоры.
***
Он не мог сказать, было ли без их прежнего шипения друг на друга легче или тяжелее, но точно был уверен в том, что, в конце концов, им станет мало и этого. - Когда ты лежал, с тобой было легче, - безразличным тоном заметил Хулио, искоса глядя на Бюнца. Тот придирчиво и сосредоточенно рассматривал посредственный пейзаж с Алвасете с таким видом, будто ему предъявили картину самого Диамини Коро. - А мне кажется, труднее, - заметил тот, не отрывая взгляда от картины. Это трогательное увлечение искусством Хулио ни минуты не трогало, а даже наоборот – раздражало. - Почему? – против воли, он заинтересовался, хотя знал, что каждое возражение вело к очередному спору. Который, обычно, в лучшем случае, заканчивался часа через два после начала – когда у спорщиков начинало саднить глотки. Худший же вариант он предпочитал даже не рассматривать. Единственным поводом для перемирия была служба Хулио, но в Адмиралтейство его срочно вызывали не так часто, чтобы уберечь от перепалок с Бюнцем вовсе. Да и не мог же он выжить Хулио из его собственного дома! - Потому что лежачего, традиционно, не бьют, - подчеркнутой церемонностью пояснил тот, - А тебе, не сомневаюсь, этого хотелось. Контраст между деликатностью тона и свойским обращением оказался настолько разительным, что Хулио едва ли не встряхнулся, точно облитый водой пес.
Хулио разглядывает себя в зеркале – следы от пальцев Бюнца на бедрах будут сходить еще не меньше трех дней. Остальное уже почти сгладилось – и следы от зубов, затянулись и мелкие царапины. Хулио мог сколько угодно возмущенно что-то шипеть, когда Бюнц очередной раз впивался ногтями в его спину, царапая лопатки, но тот видел, что на самом деле его это целиком и полностью устраивает и, если бы он действительно прекратил, Хулио был бы скорее этим разочарован.
- Не хотелось, - таким же вежливым тоном отвечает он, - Потому что, традиционно, не бьют еще и больных и прочих увечных. Бюнц едва заметно поморщился, все же поворачиваясь к Хулио. - Прискорбно… Я и не подозревал, что вы так неразборчив в средствах, - в его взгляде – почти что искреннее удивление и легкое разочарование. - Тогда вы были больны, раз уж лежали, так что, бить вас мне не хотелось, - он знает, что не должен оправдываться или объясняться, что Бюнц вправе думать про него все, что захочет, но все равно не может промолчать, тем самым давая Бюнцу новую пищу для насмешек. И, конечно же, подколки продолжаются. Хоть и знакомый с Бюнцем прежде, Хулио не подозревал, что тот способен так долго издеваться над соперником только словесно – он, хоть и тоже обычно не мялся, отвечая на колкости, обычно уставал первым. Мысли начинали путаться, а удачные ответы – ускользать из пальцев, или вообще превращаться в совершенно провальные попытки парировать. Конечно, Бюнц не мог этого не замечать, и, каждый раз, когда тот медленно подводил очередной разговор к завершению, Хулио не мог избавиться от мысли, что в первую очередь им движет жалость к почти добитому сопернику, и от этого он взвивался, начиная отвечать ему яростнее, чем прежде. Бюнц смотрел с вежливым недоумением и все равно сворачивал разговор. Так вышло и в этот раз… Или почти что так. Когда они опустились на случайно подвернувшийся диван, жарко споря, и Хулио нервно хмурился, пытаясь найти ответ на упрек, адресованный поэзии Веннена – что поделать, он никогда не был его особым ценителем, - Бюнц наклонился к нему еще ближе, и он снова напрягся, ожидая нового, на этот раз уже окончательного удара, но вместо этого почувствовал его губы на своих. И замер, пытаясь хватить воздуха и внимательно глядя на Бюнца, сосредоточенно прикрывшего глаза, замечая ажурную тень от ресниц, крохотную царапину в уголке губ, и почти незаметное родимое пятнышко у левой брови. И, наверное, даже было жаль, что, когда в соседней комнате послышался шелест, и Хулио первым разорвал прикосновение, и теперь напряженно глядел на безмятежно улыбающегося Бюнца. - Трехцветная… - тихо хмыкнул Бюнц и странно, надломлено засмеялся, - На удачу, видно. Черно-бело-рыжая кошачья морда, лежавшая на ветке старой груши, растущей напротив окна, повернулась к нему и заинтересованно приподняла ухо.
Лука/Перси неплохой пейринг. Хотя гет тоже хороший, вот, например, Фрэнк/Хэйзел. Или Крис/Кларисса. Но Родригеса я бы также попробовал с Лео. Вальдесу вообще тяжело пару подобрать. =_= Но мой фаворит Уилл/Нико. Даже обидно немного, что Нико был влюблён в Перси. Зато есть тема с комфортом. =)
Грустно. Опять ФБ. Все активно стараются, все заняты. Будет куча фиков, которые не для тебя. Куча артов, которые не для тебя. И куча обсуждений, в которых тебе нечего сказать. Потом опять ЗФБ. И опять ФБ. И опять ЗФБ. И опять... М-да. Как всё печальненько.
Михаэль стукнул по столу пивной кружкой. Он, пивший только вино, да не какое-нибудь, а кэналлийское. О том, что наследник фок Марге якшается с контрабандистами, потому что «не в состоянии пить ничего, кроме выдержанной «Слезы», знал весь Эйнрехт, то есть весь дворянский Эйнрехт…
Интересно, сколько лет этому Михаэлю фок Марге? Да ладно, и обычный Эйнрехт тоже небось знал. Но что любопытно - почему контрабандисты? Т.е. всё-таки торговли между Дриксен и Талигом не было даже в "мирное" время? Ведь открытый разлад у господ пошёл совсем недавно. Или я не так понимаю?
Мск. Срочно нужна кормящая кошка! Дано: 4 котенка в возрасте нескольких дней (глаза еще закрыты). Найдены на помойке в пакете со стекловатой О_О Нашли их ребята-студенты, окошаченные под завязку (6 котов на двоих). Пытаются выкармливать, но понимают, что физически не тянут - кормить котят надо раз в 2-3 часа, а они отсутствуют дома больше половины дня, а присутствующие дома родственники не только не хотят помогать, но и вовсе грозятся выкинуть, "потому что они слишком громко пищат" *рукалицо* Будет грустно, если не получится выходить котят, которым уже повезло, что их хоть кто-то нашел. Посему срочно ищется кормящая кошка. Можно из разряда "в деревне у бабушки", если до этой деревни реально доехать из Москвы на пригородном транспорте. Котята чистые, стопроцентно от домашней кошки (иначе стали бы от них так избавляться). Поручусь головой и чем угодно вообще если что - я буду крайняя, что ребята не кинут и заберут котят обратно к себе, как только котаны встанут на лапы, и можно будет совместить их выращивание с надвигающейся сессией и дипломом. Это примерно недели 3-4. Если потребуются какие-то расходы - оплатят в меру своих студенческих возможностей. читать дальшеЗа подробностями обращаться к юзерам shipov11 и Вам ёжик!, или к ним же в контакте: Александр, Екатерина.
В Бэсте пост про Плисецкую. Выразил своё удручение по поводу цитаты о плохих и хороших людях. Теперь все удивляются, мол, чем так ужаснула? Ну, чем, чем... Просто не согласен. Я считаю, что хороших и плохих людей не существует. Мало того, что все люди плохие сами по себе... Так ещё и поступки их продиктованы чем-либо. И если это "чем-либо" изменить, то плохой человек может стать хорошим. И наоборот. Круто, правда? К чему я это, в общем. Не согласен я с Плисецкой. Ну, как бы... Вот и всё. И все причины. Субъективизм чистой воды.