Неадекват самой высшей формы. ©
Как и сказала Рейна, всё неканонно. Но охуенно. 
Олаф/Людвиг. Прямо так, как я всё это видел...
Олаф/Людвиг. Прямо так, как я всё это видел...
01.08.2015 в 10:57
Пишет Воробышко:Вертелось в голове, вертелось... И вывернулось вот на это. По этим фанонам. Как обычно, все права - у Otto Bunz, я только стучала по клавиатуре.
Варнинг: неканонный Олаф, неканонный пейринг, внеканонные герои и вообще, все неканно.
Курсивом выделены флешбеки.
1004 слова— Пойду-ка я, парни, — говорит Людвиг, поднимаясь из-за стола и не слишком твердой походкой — примерно той же, которой он передвигается по палубе в среднюю качку, — направляется к лестнице, ведущей к комнатам постояльцев.
— Ты куда? — удивленно спрашивает Шульц, вглядываясь в собственную кружку. Не найдя на дне искомого, он с досадой ставит ее на стол и тянется за стоящим посреди стола кувшином.
— Спать, отдыхать... — жест Людвига настолько округл и обтекаем, что непонятно: то ли он настолько не хочет говорить определенно, то ли утратил согласованность движений.
— Ну, ладно, Кальдмеер — у него голова болит, — качает головой Цвайер. Даже когда он сидит в таверне в самой расслабленной позе, это звучит так, будто он отчитывает провинившегося лейтенанта, — Но ты, Лютц... Тоже голова?
— Голова должна болеть после, а не до, — легкомысленно замечает Зейн, на секунду отвлекаясь от воркования с разносчицей — та игриво хихикает, соглашаясь со своим кавалером.
— Да ну вас, лекари, — машет Людвиг рукой, — Сейчас еще лечить возьметесь... Шульц, там лекарство еще есть, или уже закончилось?
— Закончилось, — грустно отзывается Шульц, до капли перелив к себе остатки из кувшина.
— Хозяин! — настойчиво окликает Шнееталь, но Людвиг уже этого не слышит: перекрытия сделаны на совесть, и до второго этажа звуки с первого долетают только смутным гулом.
— Зачем тебе?.. — Людвиг не может договорить, глядя на Олафа, с явно плотоядным интересом оглядывающего какого-то мальчишку-шлюху. В Метхенберг таких порядком — в порту можно найти развлечения на любой вкус, и такое — еще одно из самых невинных.
— Ну, не всем же быть бабниками, как тебе, — улыбается он так, что от глаз разбегаются морщинки, — А то и девиц на всех не хватит.
Людвиг пожимает плечами — он прекрасно знает, чем подчас развлекается народ в дальних рейдах, а уж если кто вошел во вкус — это его дело. Он ведь не капеллан ордена Истины, чтобы другу проповеди читать.
Комнат для постояльцев всего пять. Олаф вместе со Шнееталем живут в самой дальней, первой, Людвиг с Шульцем — в третьей. Он сейчас направляется к первой, и криво нарисованная чернилами единица слегка расплывается перед глазами.
— Не желаешь попробовать? — как и всегда, когда речь заходит о том, что он предпочитает мужчин — точнее, не делает между ними и женщинами особой разницы, что Людвига изрядно удивляет, — Олаф чуть улыбается: немного неловкости, немного равнодушия, немного насмешки над самим собой и над собеседником одновременно.
— Не-ет... — тянет Людвиг, откидываясь назад на стуле. Но выпитое получасом раньше белое — кислятина, которую ушлый трактирщик выдавал за кэнналийское, ну и ладно, — ударяет в голову, и он меняет мнение: — Или да. Желаю!
Дородная хозяйка, протирающая кружки, от этого не становящиеся чище, слушает их пожелания ровно до тех пор, пока они не добираются до сути — после того, она указывает на одного из сидящих в углу парней и отворачивается.
За эту же плату можно купить ночь в средней руки борделе, но, расставаясь с деньгами, Людвиг почти не сомневается в своем выборе. Почти.
После произошедшего, смыв следы водой из таза для умывания и расплатившись, он спускается к Олафу, все еще ждущего его внизу.
— Нет, все-таки, предпочитаю женщин, — качает Людвиг головой, и Олаф, коротко взглянув на него, пожимает плечами:
— Каждому свое, — и потирает висок.
В дверь он вваливается без стука — та, оказывается, не заперта, — и, восстановив равновесие, резко захлопывает ее за собой. Через подслеповатые окна в комнату медленно течет мутный лунный свет, и на левой кровати, перечеркнутой тенью от веток дерева за окном, лежит, закинув ноги на спинку, Олаф — в одной рубашке и штанах, мундир небрежно сброшен, а сапоги с чулками потерялись где-то под кроватью.
— Хорошо, — запрокидывает Олаф голову назад, обливаясь холодной водой. Самому Людвигу тоже хорошо — резкий холод после невыносимого, почти Закатного жара натопленной бани бодрит почище шадди и прочищает голову так, что мысли кажутся четкими, точно отражения в той самой ледяной воде.
— Хорошо, — соглашается Людвиг и краем глаза косится на плечи Кальдмеера, бледную спину и поджарые ягодицы.
— Виккес? — поовернув голову, удивленно спрашивает Олаф. Эспера вылезла из-под рубашки и косо висит на цепочке, ловя лунный свет. Приближаясь к кровати, Людвиг следит глазами за серебристой поблескивающей звездой.
— Да, это я, — кивает он, наконец, стоя у самой кровати.
— Вы уже закончили? — чуть удивленно спрашивает Олаф
— Я — закончил, — кивает Людвиг, — Пришел к тебе, головой вместе страдать.
Приняв это за шутку, Олаф подвигается и хлопает по постели рядом с собой, видимо, приглашая присесть, но Людвиг в первый момент понимает это совсем иначе. Он садится на кровать, перекидывая одну ногу через Олафа, и без малейшего сомнения в правильности своих действий седлает его бедра.
— Ну, что, нашел себе истинную любовь? — Шнееталь нарочно над ним подтрунивает, но Людвиг не обижается — все они не без греха, чего уж там.
— Куда уж мне, до тебя — помолвленного и степенного человека, — беззлобно смеется он, замечая севшего рядом Олафа. На манжетах у него чернильные пятна, и Людвиг тут же хватает его за запястье, притягивая ближе — до тех пор, пока Шнееталь не смотрит на них двоих с некоторым недоумением. Во взгляде Олафа, что интересно, нет ни следа непонимания или укора.
— Откуда это? — опомнившись, спрашивает Людвиг.
— Писал приказ, чернильница перевернулась... — морщась, откликается Олаф.
Олаф ничего не предпринимает — не пытается его остановить или как-то возразить, или наоборот, помочь. Хотя, если бы Людвиг поверил во второе, то он бы точно выставил себя дураком. Руки Кальдмеера расслабленно лежат по бокам тела, и, когда Людвиг сводит их и закидывает ему за голову, придерживая ладонью — запястья у Кальдмеера не хрупкие, пусть под кожей и прощупывается кости и сухожилия, — он тоже не сопротивляется, а только внимательно смотрит из-под светлых ресниц.
Наклонившись, Людвиг внимательно смотрит на тонкие, плотно сжатые губы, ловит взгляд, в котором нет ничего, кроме ожидание, наклоняется, и...
— Людвиг... — его имя вместо привычного «Виккес» из уст Олафа останавливает лучше внезапной выросшей между ними крепостной стены.
— Что? — губы Людвига на расстоянии одно выдоха от губ Олафа, кивни — поцелуешь.
— Лично я не против маленького шабаша. Но утром об этом будешь жалеть ты, а не я, — дыхание Олафа обжигает губы, точно шадди, в который какой-то шутник от души насыпал перца, не пожалев золота на редкую пряность, но сейчас Людвигу не до шутников, не до шадди и не до специй.
Ему все понятно. Абсолютно все, что ему хотели сказать. Поэтому Людвиг без единого слова встает, покачнувшись, и выходит из комнаты. Грохот двери, захлопнувшейся с такой силой, что даже внизу стало потише, заставил Олафа нахмуриться, потирая лоб.
URL записиВарнинг: неканонный Олаф, неканонный пейринг, внеканонные герои и вообще, все неканно.
Курсивом выделены флешбеки.
1004 слова— Пойду-ка я, парни, — говорит Людвиг, поднимаясь из-за стола и не слишком твердой походкой — примерно той же, которой он передвигается по палубе в среднюю качку, — направляется к лестнице, ведущей к комнатам постояльцев.
— Ты куда? — удивленно спрашивает Шульц, вглядываясь в собственную кружку. Не найдя на дне искомого, он с досадой ставит ее на стол и тянется за стоящим посреди стола кувшином.
— Спать, отдыхать... — жест Людвига настолько округл и обтекаем, что непонятно: то ли он настолько не хочет говорить определенно, то ли утратил согласованность движений.
— Ну, ладно, Кальдмеер — у него голова болит, — качает головой Цвайер. Даже когда он сидит в таверне в самой расслабленной позе, это звучит так, будто он отчитывает провинившегося лейтенанта, — Но ты, Лютц... Тоже голова?
— Голова должна болеть после, а не до, — легкомысленно замечает Зейн, на секунду отвлекаясь от воркования с разносчицей — та игриво хихикает, соглашаясь со своим кавалером.
— Да ну вас, лекари, — машет Людвиг рукой, — Сейчас еще лечить возьметесь... Шульц, там лекарство еще есть, или уже закончилось?
— Закончилось, — грустно отзывается Шульц, до капли перелив к себе остатки из кувшина.
— Хозяин! — настойчиво окликает Шнееталь, но Людвиг уже этого не слышит: перекрытия сделаны на совесть, и до второго этажа звуки с первого долетают только смутным гулом.
— Зачем тебе?.. — Людвиг не может договорить, глядя на Олафа, с явно плотоядным интересом оглядывающего какого-то мальчишку-шлюху. В Метхенберг таких порядком — в порту можно найти развлечения на любой вкус, и такое — еще одно из самых невинных.
— Ну, не всем же быть бабниками, как тебе, — улыбается он так, что от глаз разбегаются морщинки, — А то и девиц на всех не хватит.
Людвиг пожимает плечами — он прекрасно знает, чем подчас развлекается народ в дальних рейдах, а уж если кто вошел во вкус — это его дело. Он ведь не капеллан ордена Истины, чтобы другу проповеди читать.
Комнат для постояльцев всего пять. Олаф вместе со Шнееталем живут в самой дальней, первой, Людвиг с Шульцем — в третьей. Он сейчас направляется к первой, и криво нарисованная чернилами единица слегка расплывается перед глазами.
— Не желаешь попробовать? — как и всегда, когда речь заходит о том, что он предпочитает мужчин — точнее, не делает между ними и женщинами особой разницы, что Людвига изрядно удивляет, — Олаф чуть улыбается: немного неловкости, немного равнодушия, немного насмешки над самим собой и над собеседником одновременно.
— Не-ет... — тянет Людвиг, откидываясь назад на стуле. Но выпитое получасом раньше белое — кислятина, которую ушлый трактирщик выдавал за кэнналийское, ну и ладно, — ударяет в голову, и он меняет мнение: — Или да. Желаю!
Дородная хозяйка, протирающая кружки, от этого не становящиеся чище, слушает их пожелания ровно до тех пор, пока они не добираются до сути — после того, она указывает на одного из сидящих в углу парней и отворачивается.
За эту же плату можно купить ночь в средней руки борделе, но, расставаясь с деньгами, Людвиг почти не сомневается в своем выборе. Почти.
После произошедшего, смыв следы водой из таза для умывания и расплатившись, он спускается к Олафу, все еще ждущего его внизу.
— Нет, все-таки, предпочитаю женщин, — качает Людвиг головой, и Олаф, коротко взглянув на него, пожимает плечами:
— Каждому свое, — и потирает висок.
В дверь он вваливается без стука — та, оказывается, не заперта, — и, восстановив равновесие, резко захлопывает ее за собой. Через подслеповатые окна в комнату медленно течет мутный лунный свет, и на левой кровати, перечеркнутой тенью от веток дерева за окном, лежит, закинув ноги на спинку, Олаф — в одной рубашке и штанах, мундир небрежно сброшен, а сапоги с чулками потерялись где-то под кроватью.
— Хорошо, — запрокидывает Олаф голову назад, обливаясь холодной водой. Самому Людвигу тоже хорошо — резкий холод после невыносимого, почти Закатного жара натопленной бани бодрит почище шадди и прочищает голову так, что мысли кажутся четкими, точно отражения в той самой ледяной воде.
— Хорошо, — соглашается Людвиг и краем глаза косится на плечи Кальдмеера, бледную спину и поджарые ягодицы.
— Виккес? — поовернув голову, удивленно спрашивает Олаф. Эспера вылезла из-под рубашки и косо висит на цепочке, ловя лунный свет. Приближаясь к кровати, Людвиг следит глазами за серебристой поблескивающей звездой.
— Да, это я, — кивает он, наконец, стоя у самой кровати.
— Вы уже закончили? — чуть удивленно спрашивает Олаф
— Я — закончил, — кивает Людвиг, — Пришел к тебе, головой вместе страдать.
Приняв это за шутку, Олаф подвигается и хлопает по постели рядом с собой, видимо, приглашая присесть, но Людвиг в первый момент понимает это совсем иначе. Он садится на кровать, перекидывая одну ногу через Олафа, и без малейшего сомнения в правильности своих действий седлает его бедра.
— Ну, что, нашел себе истинную любовь? — Шнееталь нарочно над ним подтрунивает, но Людвиг не обижается — все они не без греха, чего уж там.
— Куда уж мне, до тебя — помолвленного и степенного человека, — беззлобно смеется он, замечая севшего рядом Олафа. На манжетах у него чернильные пятна, и Людвиг тут же хватает его за запястье, притягивая ближе — до тех пор, пока Шнееталь не смотрит на них двоих с некоторым недоумением. Во взгляде Олафа, что интересно, нет ни следа непонимания или укора.
— Откуда это? — опомнившись, спрашивает Людвиг.
— Писал приказ, чернильница перевернулась... — морщась, откликается Олаф.
Олаф ничего не предпринимает — не пытается его остановить или как-то возразить, или наоборот, помочь. Хотя, если бы Людвиг поверил во второе, то он бы точно выставил себя дураком. Руки Кальдмеера расслабленно лежат по бокам тела, и, когда Людвиг сводит их и закидывает ему за голову, придерживая ладонью — запястья у Кальдмеера не хрупкие, пусть под кожей и прощупывается кости и сухожилия, — он тоже не сопротивляется, а только внимательно смотрит из-под светлых ресниц.
Наклонившись, Людвиг внимательно смотрит на тонкие, плотно сжатые губы, ловит взгляд, в котором нет ничего, кроме ожидание, наклоняется, и...
— Людвиг... — его имя вместо привычного «Виккес» из уст Олафа останавливает лучше внезапной выросшей между ними крепостной стены.
— Что? — губы Людвига на расстоянии одно выдоха от губ Олафа, кивни — поцелуешь.
— Лично я не против маленького шабаша. Но утром об этом будешь жалеть ты, а не я, — дыхание Олафа обжигает губы, точно шадди, в который какой-то шутник от души насыпал перца, не пожалев золота на редкую пряность, но сейчас Людвигу не до шутников, не до шадди и не до специй.
Ему все понятно. Абсолютно все, что ему хотели сказать. Поэтому Людвиг без единого слова встает, покачнувшись, и выходит из комнаты. Грохот двери, захлопнувшейся с такой силой, что даже внизу стало потише, заставил Олафа нахмуриться, потирая лоб.
@темы: фикшн, Отблески Этерны, фаноны Шрёдингера